Общероссийская общественно-государственная организация
Женское лицо Победы: Нина Гарелышева. "Далекие годы детства", часть 1.
15 мая 2020
Нина Францевна Гарелышева – член союза журналистов с 1978 года, и хотя штатную работу завершила в начале 1990-х, но в профессии – до сих пор, оставаясь неравнодушным человеком, живо и быстро откликающимся на проблемы нашего общества. Именно поэтому все написанное автором вызывает неподдельный интерес. Нина Францевна – автор нескольких автобиографических книг. Ее творчество неоднократно отмечалось наградами. Одна из последних её книг – «В жерновах репрессий», которая посвящена истории поиска места гибели своего отца – Мали Франца Францевича, арестованного 2 февраля 1938 года в Свердловске и погибшего в Унжлаге во время сталинских репрессий (река Унжа, Костромская область). К 75-летию Победы Н.Ф. Гарелышева выпустила важную для нас книгу – сборник «Фронт и тыл во время Великой отечественной войны». В нем содержатся рассказы и очерки о войне, как она виделась из такого, казалось бы, далекого от линии фронта Свердловска. В очерке «Далёкие годы детства» Нина Францевна рассказывает о своём военном детстве, которое она провела со своей мамой и сестрой в с. Щелкун, куда они были выселены из Свердловска как члены семьи врага народа еще до начала Великой Отечественной войны. Как в это тяжелое время удавалось не только выжить, а еще учиться и помогать фронту, сохранить человеческое достоинство, а в дальнейшем и потребность в литературном творчестве? Мы публикуем сегодня первую часть свидетельства нашей замечательной землячки о военных годах.
В нашу семью несчастье пришло ещё до начала Великой Отечественной войны. Явилось оно зимней ночью в обличье трёх мужчин в черной одежде. Они увезли нашего отца, Мали Франца Францевича, в «чёрном воронке», и больше мы его никогда не увидели. А наша семья: мама, Мария Владимировна, и две ее дочери, Валентина и я, – стали называться СВН (семья врага народа), значит, опасные элементы, и жить таким в городском обществе нельзя, поэтому нас из Свердловска удалили, то есть выселили. Таких семей было очень много.
Родственников у нас нигде не было, и мы по совету соседки, Фёклы Родионовны, поехали в село Щелкун к её сестре, бабушке Груше. Ехали очень долго в кузове грузовой машины: укрылись одеялами и всем теплым, что у нас имелось, но мороз был сильный и пробирал до костей. Приехали в село, меня поразили огромные сугробы снега до самой крыши домов. Отогрелись у бабушки Груши, она жила с дочерью Лизой и внучкой Наташей. Неделю мы прожили с ними, мама устроилась на работу в Химлесхоз, от него нам дали жильё: в пустом большом доме-бараке – в лесу, в шести километрах от села.
Старенький мужичок привез нас на лошадке в лес, зашли мы в дом, где было очень холодно. Мужичок оставил нам немного дров, пилу и топор, сказал: заготавливать дрова будете сами, рубить только сухостой. И уехал. Мы остались одни: три беззащитных существа. Кругом стоял густой лес, укутанный после снегопада красивым белым покрывалом. Мама сказала: «Ну вот, теперь это наше жильё. Будем обустраиваться».
Дом был на пять окон, одно из которых выходило на дорогу, бегущую с горки прямо к нашему дому. В доме вдоль окон – длинный стол, сколоченный из неоструганных досок, и такие же две лавки по обе стороны стола. Посередине дома – очаг. В углу с торца дома, возле окна, нам сделали две лежанки: одна для Вали, моей сестры, на другой (она была на одну доску пошире) спали мы с мамой. Между лежанками – узкий проход, через который можно было держаться за руки.
Маму в Химлесхозе оформили сторожем и уборщицей. Ей дали карточку на 800 граммов хлеба, как работающей, а нам с сестрой, иждивенцам, – по 400. Местные жители имели хозяйства, обеспечивали себя на зиму овощами, имели скот: коров, овец, кур. А у нас на сутки – 1600 граммов хлеба и всё. В первую же зиму приличные вещи из одежды были обменяны на овощи. Но вещей было не так много, и уходили они за бесценок: за полведра картошки, вилок капусты и так далее. Всё это съедалось быстро.
Мама каждое утро уходила в село, чтобы добыть какой-то пищи. Теперь, когда я вспоминаю то время, мне кажется, что это было не со мной, не в моей, а чьей-то чужой жизни. Но память восстанавливает такую картину. Раннее зимнее утро. В окно, куда не погляди, – всюду безмолвный заснеженный лес. Есть нечего. Мама собирается на промысел. Она нанялась перевезти из леса одной старушке за овощи двенадцать кубометров березовых дров (березовые дрова тяжелее сосновых).
Мы с сестрой садимся у окна, выходящего на дорогу, и смотрим ей вслед. Мама в старой, еще городской шубейке, растоптанных валенках, позади – санки. Ночью была метель, маме приходится прокладывать дорогу. Она опускается сначала в низину, затем дорога поднимается в гору и теряется в лесу. Мама напоследок машет нам рукой. Ее следы да две полоски от полозьев некоторое время видны на снегу, но к полудню начинается вьюга и следы заметает. Валя идет колоть напиленные дрова, я топлю печь: за ночь сильно выдуло тепло.
Маму начинаем ждать задолго до ее возвращения. Томительно тянется время, наши часы-ходики неохотно передвигают стрелки. Что принесет мама? Хлеб по карточкам выкуплен на три дня вперед и съеден. Голод все больше дает о себе знать, а мамы все нет и нет. Световой день короток, а ей надо сделать несколько рейсов: делянка за три километра от села, да по селу идти далеко. Дрова надо уложить плотно, крепко привязать, а снег все метет и метет. Часть дороги, идущей среди поля, сильно переметало снегом, санки сваливались на бок, и мама снова укладывала дрова, закрепляя веревкой. Каждый раз шла, как по целине.
Солнце в туманном ореоле уже клонилось к закату, а мамы все не было. Мы давно сидим у окна, тревожно вглядываемся в дорогу. От напряжения устают глаза, несколько раз мерещилось, что мама спускается с горки. Я начинаю тихонько плакать то ли от голода, то ли от страха за маму. Сестра утешает: «Не реви, мама скоро придет», – хотя сама тоже боится.
Возле окна сидеть уже бессмысленно, стемнело окончательно. Мы зажгли наше светило – тонкую лучину, и за дверью услышали мамины шаги и ее голос: «Девчонки, это я!». А кто еще в такое время может забрести в нашу глухомань? Мама принесла картошку и редьку. Радость неописуемая! Быстро варим картошку, натираем редьку, из которой получилась «рисовая» каша – ужин отменный. Сидим за широким длинным столом, слушаем мамины рассказы. Ложимся спать сытыми. На другое утро мама ушла потихоньку, чтобы не разбудить нас: когда спишь, голод отступает. То, что давала маме бабушка за такую тяжёлую работу, всё-таки поддерживало нас: картошка, редька, капуста. Мама ещё кое-где подрабатывала: кто морковки даст, кто репы. Так и выжили первую зиму в изгнании.
